Эти истории специально написаны о маленьком человеке, об обывателе, во всей его неприглядной красе.
Пущай не ругают автора за выбор такой мелкой темы – такой уж, видимо, мелкий характер у автора. Тут уж ничего не поделаешь.
Автор признаёт, что в наши бурные годы прямо даже совестно, прямо даже неловко выступать с такими ничтожными идеями, с такими будничными разговорами об отдельном незначительном человеке.
А что в этом сочинении бодрости, может быть, кому-нибудь покажется маловато, то это неверно. Бодрость тут есть. Не через край конечно, но есть.

Май 1928 И. В. Коленкоров

Краткая биографическая справка.

И. В. Коленкоров – родной брат Ек. Вас. Коленкоровой, тепло и любовно выведенной в повести «Люди» наряду с другими героинями. Он родился в 1882 году в городе Торжке (Тверской губ.), в мелкобуржуазной семье дамского портного. Получил домашнее образование. В молодые годы был пастухом. Потом играл в театре. И, наконец, мечта его жизни воплотилась в действительность – он начал писать стихи и рассказы.

Тут недавно маляр Иван Антонович Блохин скончался по болезни. А вдова его, средних лет дамочка, Марья Васильевна Блохина, на сороковой день небольшой пикничок устроила.
И меня пригласила.
- Приходите,- говорит,- помянуть дорого покойника чем бог послал. Курей и жареных утей у нас,- говорит,- не будет, а паштетов тоже не предвидится. Но чаю хлебайте, сколько угодно, вволю и даже можете с собой домой брать.
Я говорю:
- В чае интерес не большой, но прийти можно. Иван Антонович Блохин довольно, говорю, добродушно ко мне относился и даже бесплатно потолок побелил.
- Ну,- говорит, - приходите тем более.
В четверг я и пришёл.
А народу припёрлось множество. Родственники всякие. Деверь тоже, Пётр Антонович Блохин. Ядовитый такой мужчина со стоячими кверху усиками. И только у него, знаете, и делов, что арбуз отрезает перочинным ножом и кушает.
А я выкушал один стакашек чаю, и неохота мне больше. Душа, знаете, не принимает. Да и вообще чаишко неважный, надо сказать, - шваброй малость отзывает. И взял я стакашек и отложил к чёрту в сторону.
Да маленько неаккуратно отложил. Сахарница здесь стояла. Об эту сахарницу я прибор и кокнул, об ручку. А стакашек, будь он проклят, возьми и трещину дай.
Я думал, не заметят. Заметили, дьяволы.
Вдова отвечает:
- Никак, батюшка, стакан тюкнули?
Я говорю:
- Пустяки, Марья Васильевна Блохина. Ещё продержится.
А деверь нажрался арбуза и отвечает:
- То есть как это пустяки? Хорошие пустяки. Вдова их в гости приглашает, а они у вдовы предметы тюкают.
А Марья Васильевна осматривает стакан и всё больше расстраивается.
- Это,- говорит,- чистое разорение в хозяйстве – стаканы бить. Это,- говорит, - один – стакан тюкнет, другой – крантик у самовара начисто оторвёт, третий - салфетку в карман сунет. Это что ж и будет такое?
А деверь, паразит, отвечает:
- Об чём,- говорит, - речь. Таким, - говорит, - гостям прямо морды надо арбузом разбивать.
Ничего я на это не ответил. Только побледнел ужасно и говорю:
- Мне, - говорю,- товарищ деверь, довольно обидно про морду слушать. Я, - говорю, - товарищ деверь, родной матери не позволю морду мне арбузом разбивать. И вообще, - говорю, - чай у вас шваброй пахнет. Тоже, - говорю, - приглашение. Вам, - говорю, - чертям, три стакана и одну чашку разбить – и то мало.
Тут шум, конечно, поднялся, грохот.
Деверь наибольше других колбасится. Съеденный арбуз ему, что ли, в голову бросился.
И вдова тоже мелко трясётся от ярости.
- У меня,- говорит, - привычки такой нету – швабры в чай ложить. Может, вы дома ложите, а после на людей тень наводите. Маляр, - говорит, - Иван Антонович в гробе, наверное, перевёртывается от этих тяжёлых слов… Я, - говорит, - щучий сын, не оставлю вас так после этого.
Ничего я на это не ответил, только говорю:
- Тьфу на всех, и на деверя, - говорю, - тьфу.
И поскорее вышел.
Через две недели после этого факта повестку в суд получаю по делу Блохиной.
Являюсь и удивляюсь.
Нарсудья дело рассматривает и говорит:
- Нынче, говорит, все суды такими делами закрючены, а тут ещё, не угодно ли. Платите, - говорит, - этой гражданке двугривенный и очищайте воздух в камере.
Я говорю:
- Я платить не отказываюсь, а только пущай мне этот треснувший стакан отдадут из принципа.
Вдова говорит:
- Подавись этим стаканом. Бери его.
На другой день, знаете, ихний дворник Семён приносит стакан. И ещё нарочно в трёх местах треснувший.
Ничего я на это не сказал, только говорю:
- Передай, - говорю, - этим сволочам, что теперь я их по судам затаскаю.
Потому, действительно, когда характер мой задет, - я могу до трибунала дойти.

Эта маленькая грустная история произошла с Петюшкой Ящиковым, Хотя, как сказать – маленькая! Человека чуть не зарезали, На операции.
Оно, конечно, до этого далеко было. Прямо очень даже далеко. Да и не такой этот Петька, чтобы мог допустить себя свободно зарезать. Прямо скажем: не такой это человек. Но история произошла с ним грустная.
Хотя, говоря по совести, ничего такого грустного не произошло. Просто не рассчитал человек. Не сообразил. Опять же на операцию первый раз явился. Без привычки.
А началась у Петюшки пшённая болезнь. Верхнее веко у него на правом глазу стало раздувать. И за три года раздуло прямо в чернильницу.
Смотался Петя Ящиков в клинику. Докторша ему попалась молодая, интересная особа.
Докторша эта ему говорила:
- Как хотите. Хотите – можно резать. Хотите – находитесь так. Эта болезнь не смертельная. И некоторые мужчины, не считаясь с общепринятой наружностью, вполне привыкают видеть перед собой эту опухоль.
Однако, красоты ради, Петюшка решился на операцию.
Тогда велела ему докторша прийти завтра.
Назавтра Петюшка Ящиков хотел было заскочить на операцию сразу после работы. Но после думает:
«Дело хотя глазное и наружное, и операция, так сказать не внутренняя, но пёс их знает – как бы не приказали костюм раздеть. Медицина – дело тёмное. Не заскочить ли, в самом деле, домой – переснять нижнюю рубаху?»
Побежал Петюшка домой.
Главное, что докторша молодая. Охота была Петюшке пыль в глаза ей пустить, - дескать, хотя снаружи и не роскошный костюм, но зато будьте любезны, рубашечка – чистый мадеполам.
Одним словом, не хотел Петя врасплох попасть.
Заскочил домой. Надел чистую рубаху. Шею бензином вытер. Ручки под краном сполоснул. Усики кверху растопырил. И покатился.
Докторша говорит:
- Вот это операционный стол. Вот это ланцет. Вот это ваша пшённая болячка. Сейчас я вам всё это сделаю. Снимите сапоги и ложитесь на этот операционный стол.
Петюшка слегка даже растерялся.
«То есть, - думает,- прямо не предполагал, что сапоги снимать. Это же фирменное происшествие. Ой-ёй,- думает,- носочки-то у меня неинтересные, если не сказать хуже.»
Начал Петюшка Ящиков всё-таки свою китель сдирать, чтоб, так сказать, уравновесить другие нижние недостатки.
Докторша говорит:
- Китель оставьте трогать. Н в гостинице. Снимите только сапоги.
Начал Петюшка хвататься за сапоги, за свои джимми. После говорит:
- Прямо,- говорит,- товарищ докторша, не знал, что с ногами ложиться. Болезнь глазная, верхняя – не предполагал. Прямо,- говорит,- товарищ докторша, рубашку переменил, а другое, извиняюсь, не трогал. Вы,- говорит,- на них не обращайте внимания во время операции.
Докторша, утомлённая высшим образованием, говорит:
- Ну, валяйте скорей. Время дорого.
А сама сквозь зубы хохочет.
Так и резала ему глаз. Режет и хохочет. На ногу посмотрит и от смеха задыхается. Аж рука дрожит.
А могла бы зарезать со своей дрожащей ручкой!
Разве можно так человеческую жизнь подвергать опасности?
Но, между прочим, операция закончилась прекрасно. Глаз у Петюшки теперь не имеет опухоли.
Да и носочки, наверное, он носит теперь более аккуратные. С чем и поздравляем его, ежели это так.

Дрова – дело драгоценное и святое.
И даже когда проходишь по улице мимо, скажем забора, а мороз пощипывает, то невольно похлопываешь по деревянному забору.
А вор на дрова идёт специальный. Карманник против него – мелкая социальная плотва.
Дровяной вор – человек отчаянный и враз его никогда на учёт не возьмёшь.
А поймали мы вора случайно.
Дрова были на дворе складены. И стали те общественные дрова пропадать. Каждый день три-четыре полена недочёт. А с четвёртого номера Серёга Пестриков наибольше колбасится.
- Караулить,- говорит,- братишки требуется. Иначе,- говорит,- никаким каком вора не возьмёшь.
Согласился народ. Стали караулить. Караулим по очереди, а дрова пропадают.
И проходит месяц, И заявляется ко мне племянник мой, Мишка Власов.
- Я,- говорит,- дядя, как вам известно, состою в союзе химиков. И могу вам на родственных началах по пустяковой цене динамитный патрон всучить. А вы,- говорит,- заложите патрон в полено и ждите. Мы,- говорит,- петрозаводские, у себя в доме завсегда так делаем, и воры оттого пужаются и красть остерегаются. Средство,- говорит,- богатое.
- Неси,- говорю,- курицын сын. Сегодня заложим.
Приносит.
Выдолбил я лодочку в полене, заложил патрон. Замуровал. И небрежно кинул полешко на дрова. И жду: что будет.
Вечером произошёл в доме взрыв.
Народ смертельно испугался – думает чёрт знает что, а я-то знаю, и племянник Мишка знает, - в чём тут запятая. А запятая – патрон взорвался в четвёртом номере, в печке у Серёги Пестрикова.
Ничего я на это Серёге Пестрикову не сказал, только с грустью посмотрел на его подлое лицо, и на расстроенную квартиру, и на груды кирпича заместо печки, и на сломанные двери – и молча вышел.
Жертв была одна. Серёгин жилец – инвалид Гусев – помер с испугу. Его кирпичом по балде звездануло.
А сам Серёга Пестриков и его преподобная мамаша и сейчас живут на развалинах. И всей семейкой с нового году предстанут перед судом за кражу и дров пропажу.
И только одно обидно и досадно, что теперича Мишка Власов приписывает, сукин сын, себе все лавры.
Но я на суде скажу, какие же, скажу, его лавры, если я и полено долбил, и патрон закладывал?
Пущай суд распределит лавры.